– …из ценных бумаг на недвижимость, землю, редкие элементы. Если обязательно в акции, то только монопольных фирм в отраслях первой необходимости или в фондах активной дислокации. Все начнется даже раньше, еще до распространения технологии, до того, как заработают на сверхсветовых компьютерах первые маклерские ИИ, поскольку другие инвесторы очень быстро придут к тем же выводам, что и я, и предпримут те же самые шаги. Собственно, их математики высказывают идентичные предупреждения: рынок под властью программ, работающих с бесконечной скоростью, не поддается никакому анализу, ноль смысла, никаких причинно-следственных связей – во всяком случае, ничего, видимого для нас или программ на досветовых компьютерах. Далеко идущих ограничений в биржевых операциях не избежать. Вероятно, все биржи, в том числе товарные, валютные и human resources, уйдут с постоянных котировок. К тому же SR уже сейчас предвещает жесткий штурм, исходя из их глиогаданий. Уже одно это расшатало бы мировую экономику. А ОНХ не укоренился глубоко, мы вкладывались в мощные инвестиции, но с коротким горизонтом. Петрч уже много лет имел влияние на нашу стратегию – помните, фрай, те долгие дискуссии после выборов? Вы выиграли, но он получил серьезную поддержку; возможно, лет через пятнадцать Ordo по сути реализовал бы нынешнюю программу Societas Rosa…

– Что, что ты говоришь? – Агерре пытается сосредоточиться на словах аналитика. Он что, приписал мне подражание Ивану?

Через сорок часов Фредерик, естественно, даже еще не в середине того отрезка Вектора Ферза, преодоления которого мог бы ожидать Петрч.

Агерре, однако, рассуждает следующим образом: гадание – не жесткий алгоритм, скорее набор итеративных приближений; если место встречи с Иваном вообще существует, то путь к нему, количество гаданий, методы, время – не имеют значения. Естественно, под этим кроется принятое на веру допущение, что Фредерик уже подсознательно знает координаты рандеву, во всяком случае, знает достаточно, чтобы сделать соответствующие выводы.

Но если предположение ошибочно… Бросок костей против бесконечности, вот что это такое.

Лужный присылает ему сто килобайт своих стихов. Агерре защищается от них как от меметической заразы, несколько мгновений чтения вновь ввергают его в полулетаргическое состояние. Мир старика Виталия крайне фаталистичен – но разве он может быть другим? Не так ли смотрит на мир и Иван? Не стоило столь часто прибегать к помощи таро, в конце концов можно выродиться в точно такого же раба подсознания. Тем временем – нужно гадать. Вектор – и окрестные звезды. Гигант, гигант, тройная система, четверная, коричневый карлик…

Они с Карлой разминулись где-то на середине этого утомительного путешествия через край забвения, двигаясь в противоположные стороны. Карла, со свежепоставленным Стражем, открывает для себя мир неведомых симметрий, пассивных радостей, состояний холодного спокойствия, программируемой уверенности в себе. Лазурная синь, блестящий лак, издающий низкий визг, если провести по нему влажным пальцем, – так раскрасил Страж ее мир. Со временем, годы спустя, она будет слышать этот звук непрерывно, в каждом шуме, каждой тишине, будто увертюру к безумию. Но этого ей Агерре сейчас не говорит, сейчас она пытается радоваться, что вырвалась из своей Спирали, что снова может думать о завтрашнем дне и примитивных удовольствиях настоящего. Впрочем, до безумия дело никогда не доходит, Страж этого не допустит.

Они движутся в разных направлениях, поскольку Фредерик после семидесяти часов Ваяния спустя рукава, мрачных пророчеств о судьбе Ордена, приводящих в уныние докладов экспертов и двадцати килобайтов стихов Лужного уже явно чувствует, как его покидает всяческая сила воли, вытекая вместе с липким фиолетом через расширенные поры, и Агерре переходит в задумчиво-созерцательный режим, почти тоскуя о настоящей летаргии стопроцентного Ваяния, полном отсечении от реальности… У всех у нас есть свои Спирали, автострады неизбежных трансформаций, и при съездах на них не стоят никакие предупреждающие знаки.

– Я ведь богата, – говорит Карла во время ужина в главной столовой гасиенды, на совместном закате солнц Лазури. – У меня все-таки осталось почти два гига после Габриэля, в долях и оборотном капитале, – повторяет она, и Фредерик уже точно не уверен, к кому она обращается – к нему? Хотя после ухода прислуги в большом просторном помещении нет никого, кроме них двоих. (И даже это – смотря по каким онтологиям считать.) Но, возможно, она говорит сама с собой.

Агерре совершает над собой усилие и отвечает ей.

– Из этих долей тебе лучше выйти. До тебя еще не дошли слухи? Все предсказывают крах на биржах, а если так, то он неизбежно случится.

– Вот как? У тебя есть какие-то конкретные данные? Можно было бы сыграть на коротких продажах…

Они собирались поговорить о Сардинии, он хотел напомнить ей об их первых ночах – а теперь рассказывает о секретах экономики, повторяет аналитику Кира. Пламя расставленных на столе из черного дерева свечей дрожит, слегка напуганное быстро наступающей темнотой. Стол длинный, они сидят за противоположными его концами. У Фредерика, который не убирает рук с Больших Арканов, возникают ассоциации со всем подряд, и он внезапно видит себя в середине «Гражданина Кейна», бьют колокола, кто-то шепчет фальшивые воспоминания детства, на смертном ложе, среди развевающихся белых занавесок… Затемнение, cut.

Потом он уже больше ничего не говорит. Они разминулись с Карлой, она по другую сторону. Не таков ли был замысел Петрча – спровоцировать Агерре на постоянное Ваяние, достаточно долгое, чтобы его попросту перестало что-либо интересовать? Нужно это пережить! Но – в самом ли деле нужно? Зачем? И так… хорошо.

Карла вытаскивает его в сад. Смотри, какой красивый заход солнц. Взгляни на те кутрипические деревья в вечерней росе. Посмотри на тучи над океаном. Видишь ту бесконечность? Джииз, я могла бы так сидеть и смотреть часами. Она сжимает его руку. Агерре высвобождается, извиняется; у него другое, высокоприоритетное соединение. Гритц, гритц.

Другое соединение – не ложь: позвонила фрай Ори.

Он принимает ее в заднем пятистенном кубике, за зеленым чаем. Света из космоса за Садом, больше симулированного, чем настоящего, не хватает даже для того, чтобы пробудить тени; кутрипическая псевдоплесень, которой поросли скелеты стен, испускает белое свечение. Есада, однако, и так опускает взгляд.

– Ты сильно на меня рассердишься, фрай.

Агерре даже не удивлен.

– Переходишь в SR?

Есада вскидывает голову.

– Най, най, с чего бы!

Агерре пожимает плечами. Не глядя на ксенотичку, доливает себе чай, подносит чашку ко рту. SpaceSculptor размеренно стучит в его висках тактами по три.

– Я не перейду к ним, – медленно продолжает Есада, – но, боюсь, больше не буду членом Ordo. Завтра у меня закончит кристаллизоваться большой Сад, с надлежащими запасами. Я улетаю.

– Куда?

– Никуда. Вваяюсь в долину 4D, настрою скрипт, буду проверять каждые двадцать лет. Надеюсь, коды Иллюзиона/Open не поменяют.

– Будешь ждать в Ваянии замедленного времени… – Агерре со вздохом выпрямляется на высоком стуле. – Чего?

– Технологий, позволяющих обратить сизигию.

– Ого!

– Прости, Фредерик.

Теперь она уже может называть его по имени, поскольку, скорее всего, они никогда больше не увидятся. Агерре не питает особых иллюзий в отношении возможности безопасной деглиезации организмов со столь развитой нервной системой. В свое время он сам пребывал в подобных сомнениях, консультировался со всеми самыми знаменитыми специалистами, часами просиживал у Лужного. Никто не давал ему надежды. Операция требовала бы фактически создания полной записи разума ксенотика и формирования нового мозга, свободного от глии, – невыполнимая по вполне фундаментальным причинам задача. В когнитивистике есть своя теорема неопределенности, закон, доказывающий невозможность сведения структуры разума к числовым данным.